Перевернутая экономика

Около четырех лет назад Центробанк Дании установил отрицательные процентные ставки, и кредиторы и заемщики по-прежнему пытаются к этому привыкнуть. Дания – не единственное место, где центробанки проводят такие эксперименты. Европейский центробанк и Банк Японии с помощью отрицательных ставок пытаются стимулировать экономику, а Швейцария и Швеция, подобно Дании, используют их для корректировки курса национальных валют по отношению к евро. Но Дания, где ключевая процентная ставка сейчас равна -0,65%, сделала ее отрицательной раньше других. В соседней Швеции Центробанк опустил ставки ниже нуля в феврале 2015 г., а ЦБ Норвегии пока еще не сделал этого, но рассматривает такую идею, чтобы стимулировать экономику, пострадавшую от низких цен на нефть.

Опыт Скандинавии дает экономистам шанс изучить последствия введения отрицательных процентных ставок – явления, долгое время считавшегося немыслимым. И уже возникает беспокойство по поводу побочных эффектов: люди не могут заработать проценты по банковским вкладам; у банков проблемы с маржой; бум на ипотечном рынке заставляет беспокоиться о негативных последствиях в случае роста ставок. «Если бы несколько лет назад вы сказали, что такое произойдет, вас бы приняли за сумасшедшего», – говорит Торбен Андерсен, профессор Орхусского университета и один из советников правительства по экономике.

И в Дании, и в Швеции власти обеспокоены, что домохозяйства наберут кредитов, которые не смогут выплатить, если ставки вдруг вырастут или цены на недвижимость упадут. «Это опасно, – говорил в интервью председатель шведского Центробанка Стефан Ингвес. – Наше население много занимает, очень много. Это нужно рано или поздно изменить».

У скольких датчан отрицательные ставки по ипотеке, неизвестно, поскольку банки редко раскрывают подобную информацию. По данным Realkredit Danmark, одного из крупнейших ипотечных кредиторов страны, в прошлом году у него было 758 таких заемщиков. Ханс-Петер Кристенсен, работающий финансовым консультантом, приобрел свой дом в окрестностях Ольборга за 1,7 млн крон ($261 000) в 2005 г. Затем он неоднократно договаривался об изменении условий ипотеки после снижения ставок. Впервые ставка по его кредиту опустилась ниже нуля летом 2015 г., но из-за комиссионных сборов Кристенсен все равно платил небольшую сумму помимо основного долга.

Оборотная сторона сложившейся ситуации в том, что банки не платят проценты по большинству вкладов. Поэтому датчане используют инвестиции в недвижимость как альтернативный вариант, говорит Кристенсен. В 2013 г. вместе с тремя другими инвесторами он приобрел 10 небольших квартир за 9,7 млн крон, заняв 8 млн крон. Ставка по ипотеке была хоть и не отрицательной, но очень низкой. Подобные инвестиции оживили жилищный рынок Ольборга, который находился в спячке после кризиса 2008 г. «Люди чувствуют, что должны использовать деньги, поскольку те очень дешевы», – отмечает Микаэль Сойбигге из Nordjyske Bank. Но он предупреждает, что некоторые инвесторы переоценивают свои возможности и не смогут выплатить кредиты, если ставки поднимутся до 2-3%.

Центробанки Дании и Швеции опасаются финансового кризиса, если на рынок недвижимости хлынет слишком много инвестиций. По данным Ассоциации ипотечных кредиторов Дании, в Копенгагене недвижимость подорожала на 5,5% в годовом выражении в IV квартале 2014 г. и на 14,5% в IV квартале 2015 г. Согласно Svensk Maklarstatistik, в Стокгольме недвижимость подорожала на 10% в 2014 г. и на 17% в 2015 г.

По словам Ингвеса, в Швеции соотношение долга домохозяйств к распологаемому доходу достигло примерно 175%. Некоторые крупнейшие шведские банки уже были на грани коллапса, когда лопнул пузырь на местном рынке недвижимости в 1992 г. Центробанк Швеции просил у парламента полномочия, чтобы взять ситуацию под контроль, говорит Ингвес, но в 2013 г. их получило Управление по финансовому надзору Швеции. Как утверждает его руководитель Эрик Тедеен, главной причиной бума на рынке недвижимости стали действия Центробанка, а не слабое регулирование: «Низкие процентные ставки представляют собой риск, потому что стимулируют кредитование и могут повысить уровень принятия риска».

Проблема в том, что все эти чудесные рецепты предназначены для крупной, развитой экономики. По абсолютному размеру, ВВП на душу населения, структуре, развитию экономических институтов мы вполне средняя, простая, ресурсозависимая экономика с высокой монополизацией и экстрактивными институтами. В XX в. мы дорого заплатили за попытку обогнать историю и спроектировать собственную действительность из прогрессивных идей развитого мира. Стремление избавиться от комплекса отстающей страны, встать вровень с развитым миром и даже опередить его было основой советского проекта и сегодня опять превращается в подобие национальной идеи. Здоровые амбиции, безусловно, важная составляющая успешного развития. Но в отрыве от реальности, без трезвой оценки своих возможностей это большой риск.

Уменьшение стоимости денег в период кризисов взяли на вооружение практически все развитые экономики. Легкость рецепта подкупает – вроде бы речь идет о создании экономического роста практически из ничего. На самом деле происходит конвертация накопленного доверия в экономический рост. При этом доверие снижается, нарастают новые проблемы, а возможностей для их решения остается меньше. И все же США, еврозона, Япония в состоянии достаточно долго использовать этот кредит. Не в последнюю очередь потому, что инвесторам некуда бежать. Альтернативных финансовых систем просто нет.

Для большинства стран мира этот путь закрыт. После череды суверенных дефолтов конца 1990-х гг. экономисты Барри Эйхенгрин и Рикардо Хаусманн предположили, что в их основе лежит общая проблема. У подавляющего большинства стран отсутствует возможность занимать в собственной валюте на длительный срок. Этому недугу подвержены в той или иной степени практически все страны, кроме США, еврозоны, Великобритании, Японии и Швейцарии. Причем проблему нельзя свести к плохим институтам – возможность заимствования не появляется даже при их улучшении. Авторы назвали этот феномен «первородным грехом», подчеркивая, что сами страны, возможно, не виноваты. Инвесторы – как внутренние, так и международные – просто не доверяют национальной экономике. В период кризиса такие страны не могут привлекать кредиты в национальной валюте, заимствование в долларах и евро становится дороже. Попытка печатать деньги стимулирует инвесторов брать кредиты в национальной валюте и сразу конвертировать в доллары или евро, что приводит к всплеску инфляции и быстрой девальвации местной валюты. В результате денежная масса скорее всего не вырастет, а сократится.

Россия не относится к кругу избранных стран. Ресурса доверия у нас нет. Наша экономика будет вести себя, как аргентинская или венесуэльская, а не как японская или американская.

Еще одна простая идея – поддерживать ВВП, увеличивая расходы государства в период кризиса. Однако в России, как и в других странах, зависимых от экспорта природных ресурсов, такая контрциклическая бюджетная политика практически невозможна. При снижении цен на нефть доходы бюджета сокращаются быстрее, чем сжимается остальная экономика. Ускоренно снижаются главные источники бюджета: НДПИ, экспортные и импортные пошлины. Использовать резервы можно недолго, так как их снижение становится катализатором игры финансовых рынков против слабеющего бюджета и резервы тают еще быстрее. Поэтому правительство вынуждено обеспечивать стабильность резервов, снижать, а не наращивать расходы и искать возможности увеличения доходов. То есть вести проциклическую политику, увеличивающую глубину рецессии.

В налоговой сфере практически все развитые страны используют прогрессивную шкалу НДФЛ, а в Финляндии, Нидерландах, Швейцарии и Канаде всерьез рассматривают введение базового безусловного дохода для всех граждан. В налогообложении нефтегазовой отрасли Великобритания, Норвегия, Канада давно ушли от архаичных роялти и пошлин и используют налоги на прибыль или финансовый результат. Это позволяет эффективнее изымать ренту у производителей и при этом избегать снижения инвестиций, так как при такой системе любое месторождение, рентабельное без учета налогов, остается рентабельным и после налогообложения.

В последнее время в России оживилась дискуссия о введении прогрессивной шкалы НДФЛ, замене системы НДПИ и нефтяных пошлин на обложение финансового результата. Но и здесь необходимых для этого институтов и норм бизнеса у нас нет.

Переход с прогрессивной шкалы на плоскую был одной из наиболее успешных реформ 2000-х и позволил в первый же год увеличить объем собранных средств, несмотря на радикальное снижение ставки. Неочевидно, что сегодня доверие между государством, гражданами и бизнесом существенно выросло и обратное изменение не снизит сумму собираемого налога, снова отправив работников и работодателей в тень.

Существующая в России система налогообложения нефтяной отрасли позволяет изымать более 80% дополнительной выручки при росте цены выше $25/барр., наполнять львиную часть бюджета и резервных фондов. При этом создается максимальный стимул частному собственнику для повышения эффективности добычи: от роста цены на $1 собственник получает меньше 20 центов, а $1 сокращенных затрат почти полностью превращается в прибыль. Однако, когда собственником становится государство, стимулы максимизировать прибыль снижаются, менеджмент получает больше контроля и главным интересом нередко становится извлечение ренты из распределения подрядов, т. е. сохранение и увеличение затрат.

Для перехода к обложению финансового результата в России нет финансового учета, позволяющего оценить реальную экономику проекта, нет стабильного рубля, позволяющего строить осмысленные долгосрочные модели. В отрасли, где доля государственной собственности постоянно растет, замена тонн на расчетные величины сделает подтверждение высоких затрат и получение хорошей налоговой ставки самым доходным занятием в российской экономике.

Несмотря на изобилие предложений, воздействие экспертного сообщества на реальную экономическую политику в России минимально. ЦБ держит разумные ставки и не тратит ресурсы на игру против рынка. Правительство под разговоры об антикризисном плане и проектах развития на деле занимается секвестром. Минфину, доблестно отбивавшемуся от лавины предложений по налогообложению нефтяной отрасли, в итоге пришлось возглавить процесс и технично свести новые предложения к модификации существующей системы. Но в условиях этой закрытости всегда сохраняется риск непредсказуемого изменения экономической политики, а отрезанное от реальных решений экспертное сообщество не учится обсуждать и вырабатывать ответственную позицию.

Политика не делать ничего плохого еще не означает, что мы сделаем что-то хорошее. Мы лишь избегаем самых драматических сценариев вроде венесуэльского «экономического чуда». Стране, безусловно, нужна активная экономическая политика. Однако она связана не с модными макроэкономическими идеями, а с вполне традиционными, болезненными и сложными изменениями: демонополизацией, снижением административных барьеров, повышением внутренней и внешней конкуренции, защитой прав всех участников экономики, улучшением качества государственного аппарата. Нам стоит меньше смотреть на рецепты развитых стран, опережающих нас на десятилетия, или на Китай, завершающий период индустриализации, пройденный Россией 70 лет назад, а изучать опыт стран, проблемы и уровень развития которых нам ближе. Таких, как Турция, Казахстан, Польша, Мексика, Аргентина, Чили. А до Кейнса и Пикетти нужно вдумчиво прочесть Адама Смита.

Автор – доцент НИУ ВШЭ, аспирант Harvard Kennedy School of Government